Неточные совпадения
— Я очень рада, что уговорила его завтра собороваться, —
говорила она, сидя в кофточке пред своим складным зеркалом и расчесывая частым гребнем
мягкие душистые волосы. — Я никогда не видала этого, но знаю, мама мне
говорила, что тут молитвы об исцелении.
— Я нахожу, что это очень благородно, —
говорила про это Бетси с княгиней
Мягкою. — Зачем выдавать на почтовых лошадей, когда все знают, что везде теперь железные дороги?
Эффект, производимый речами княгини
Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она
говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня
Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
— И мне то же
говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня
Мягкая. — Если бы мужья наши не
говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом
говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
— Так вы жену мою увидите. Я писал ей, но вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она поймет. А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного… Ну, да она поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] — как бы извиняясь, обратился он к княгине. — А Мягкая-то, не Лиза, а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать сестер. Я вам
говорил?
— Были, ma chère. Они нас звали с мужем обедать, и мне сказывали, что соус на этом обеде стоил тысячу рублей, — громко
говорила княгиня
Мягкая, чувствуя, что все ее слушают, — и очень гадкий соус, что-то зеленое. Надо было их позвать, и я сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были очень довольны. Я не могу делать тысячерублевых соусов.
Бог их знает какого нет еще! и жесткий, и
мягкий, и даже совсем томный, или, как иные
говорят, в неге, или без неги, но пуще, нежели в неге — так вот зацепит за сердце, да и поведет по всей душе, как будто смычком.
«Я человек
мягкий, слабый, век свой провел в глуши, —
говаривал он, — а ты недаром так много жил с людьми, ты их хорошо знаешь: у тебя орлиный взгляд».
— Так вот-с, — тихо журчавшим
мягким басом
говорил следователь, — обеспокоил я вас, почтенный Клим Иванович, по делу о таинственном убийстве клиентки вашей…
Самгин почувствовал в ней
мягкое, но неодолимое упрямство и стал относиться к Любаше осторожнее, подозревая, что она — хитрая, «себе на уме», хотя и казалась очень откровенной, даже болтливой. И, если о себе самой она
говорит усмешливо, а порою даже иронически, — это для того, чтоб труднее понять ее.
Она привела сына в маленькую комнату с мебелью в чехлах. Два окна были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень деревьев,
мягкий сумрак был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов из кости и голубого стекла. Вера Петровна
говорила тихо и поспешно...
— Ничего, — гуляй, — сказал Вася приятным
мягким баском. На его широких плечах — коричневый армяк, подпоясан веревкой, шея обмотана синим шарфом, на ногах — рыжие солдатские сапоги; он опирался обеими руками на толстую суковатую палку и, глядя сверху вниз на Самгина,
говорил...
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно снять, —
говорил он, бесцеремонно сбрасывая с плеч сюртук. Без сюртука он стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в
мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его на подзеркальник, где стояла ваза с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое окно и удовлетворенно сказал...
Возвратилась Агафья со своей заместительницей. Девица оказалась толстенькой, румянощекой, курносой, круглые глаза — неясны, точно покрыты какой-то голубоватой пылью;
говоря, она часто облизывала пухлые губы кончиком языка, голосок у нее тихий,
мягкий. Она понравилась Самгину.
Я и
говорю: «Напрасно вы, Пахомов, притворяетесь зверем, я вас насквозь вижу!» Он сначала рассердился: «Вы,
говорит, ничего не видите и даже не можете видеть!» А потом сознался: «Верно, сердце у меня
мягкое и очень не в ладу с умом, меня ум другому учит».
Говорила чья-то круглая,
мягкая спина в измятой чесунче, чесунча на спине странно шевелилась, точно под нею бегали мыши, в спину неловко вставлена лысоватая голова с толстыми ушами синеватого цвета. Самгин подумал, что большинство людей и физически тоже безобразно. А простых людей как будто и вовсе не существует. Некоторые притворяются простыми, но, в сущности, они подобны алгебраическим задачам с тремя — со многими — неизвестными.
Один из них был важный: седовласый, вихрастый, с отвисшими щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку,
мягкие замшевые ботинки; под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух; страдая подагрой, он ходил так осторожно, как будто и землю презирал. Пил и ел он много,
говорил мало, и, чье бы имя ни называли при нем, он, отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью руки, возглашал барским, рокочущим басом...
Сама она
говорила мало, очень просто и всегда
мягким, как бы утешающим тоном.
Но
говорил он
мягким голосом женщины и даже нежно.
— Ах, если б можно было написать про вас, мужчин, все, что я знаю, —
говорила она, щелкая вальцами, и в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в яркий китайский шелк, она,
мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату, напевая французские песенки, переставляя с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.
Говоря, она играла браслетом, сняв его с руки, и в красных пальцах ее золото казалось
мягким.
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в
мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она
говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Утешающим тоном старшей, очень ласково она стала
говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она
говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала. Слушать ее тихий,
мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
Девица Анна Обоимова оказалась маленькой, толстенькой, с желтым лицом и, видимо, очарованной чем-то: в ее бесцветных глазах неистребимо застыла
мягкая, радостная улыбочка, дряблые губы однообразно растягивались и сжимались бантиком, —
говорила она обо всем вполголоса, как о тайном и приятном; умильная улыбка не исчезла с лица ее и тогда, когда девица сообщила Самгину...
Говорила она стоя пред зеркалом, заплетая в косу обильные и
мягкие светло-русые волосы, голая, точно куриное яйцо.
Самгин видел, что еврей хочет
говорить отечески ласково, уже без иронии, — это видно было по
мягкому черному блеску грустных глаз, — но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал уши.
Клим заметил, что с матерью его она стала
говорить не так сухо и отчужденно, как раньше, а мать тоже —
мягче с нею.
Ногайцев старался утешать, а приват-доцент Пыльников усиливал тревогу. Он служил на фронте цензором солдатской корреспонденции, приехал для операции аппендикса, с месяц лежал в больнице, сильно похудел, оброс благочестивой светлой бородкой,
мягкое лицо его подсохло, отвердело, глаза открылись шире, и в них застыло нечто постное, унылое. Когда он молчал, он сжимал челюсти, и борода его около ушей непрерывно, неприятно шевелилась, но молчал он мало, предпочитая
говорить.
— Да, эсеры круто заварили кашу, — сумрачно сказал ему Поярков — скелет в пальто, разорванном на боку; клочья ваты торчали из дыр, увеличивая сходство Пояркова со скелетом. Кости на лице его, казалось, готовились прорвать серую кожу.
Говорил он, как всегда, угрюмо, грубовато, но глаза его смотрели
мягче и как-то особенно пристально; Самгин объяснил это тем, что глаза глубоко ушли в глазницы, а брови, раньше всегда нахмуренные, — приподняты, выпрямились.
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то
говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его
мягкие, нерешительные слова...
Говоря, она
мягкими жестами оправляла волосы, ворот платья, складки на груди.
О Макарове уже нельзя было думать, не думая о Лидии. При Лидии Макаров становится возбужденным,
говорит громче, более дерзко и насмешливо, чем всегда. Но резкое лицо его становится
мягче, глаза играют веселее.
«За внешней грубостью — добрая,
мягкая душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип человека, который чувствует себя созданным для того, чтоб служить, — определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? — Служить — все равно кому. Митрофанов тоже человек этой категории. Не изжито древнее, рабское, христианское. Исааки, как
говорил отец…»
Тонкая, смуглолицая Лидия, в сером костюме, в шапке черных, курчавых волос, рядом с Мариной казалась не русской больше, чем всегда. В парке щебетали птицы, ворковал витютень, звучал вдали чей-то
мягкий басок, а Лидия
говорила жестяные слова...
Он сидел, курил, уставая сидеть — шагал из комнаты в комнату, подгоняя мысли одну к другой, так провел время до вечерних сумерек и пошел к Елене. На улицах было не холодно и тихо,
мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий на шепот. В разные концы быстро шли разнообразные люди, и казалось, что все они стараются как можно меньше
говорить, тише топать.
Но тотчас почувствовал, что
говорить не следует, Варвара, привстав, держась за плечо его, изумленно смотрела вниз, на золотую реку, на
мягкие горы, одетые густейшей зеленой овчиной, на стадо овец, серыми шариками катившихся по горе.
— Правду
говорю, Григорий, — огрызнулся толстяк, толкая зятя ногой в
мягком замшевом ботинке. — Здесь иная женщина потребляет в год товаров на сумму не меньшую, чем у нас население целого уезда за тот же срок. Это надо понять! А у нас дама, порченная литературой, старается жить, одеваясь в ризы мечты, то воображает себя Анной Карениной, то сумасшедшей из Достоевского или мадам Роллан, а то — Софьей Перовской. Скушная у нас дама!
Она снова начала шагать,
говоря вполголоса и
мягче...
— Очень добрый, характер
мягкий, ровный, —
говорил Обломов.
Говоря с ней при свидании, он продолжал разговор дома, так что иногда войдет Захар, а он чрезвычайно нежным и
мягким тоном, каким мысленно разговаривал с Ольгой, скажет ему: «Ты, лысый черт, мне давеча опять нечищеные сапоги подал: смотри, чтоб я с тобой не разделался…»
— Какая настойчивая деспотка! —
говорил Райский, терпеливо снося, как Егорка снимал сапоги, расстегнул ему платье, даже хотел было снять чулки. Райский утонул в
мягких подушках.
— Да, кузина, и я вам
говорю: остерегайтесь! Это опасные выходцы: может быть, под этой интересной бледностью,
мягкими кошачьими манерами кроется бесстыдство, алчность и бог знает что! Он компрометирует вас…
— Опять. Это моя манера
говорить — что мне нравится, что нет. Вы думаете, что быть грубым — значит быть простым и натуральным, а я думаю, чем
мягче человек, тем он больше человек. Очень жалею, если вам не нравится этот мой «рисунок», но дайте мне свободу рисовать жизнь по-своему!
Он вдруг снизошел с высоты своего величия, как-то иначе стал сидеть, смотреть; потом склонил немного голову на левую сторону и с умильной улыбкой,
мягким, вкрадчивым голосом
говорил тихо и долго.
— Сюда или сюда садитесь лучше, —
говорила Лидия, указывая на
мягкое сломанное кресло, с которого только что встал молодой человек. — Мой двоюродный брат — Захаров, — сказала она, заметив взгляд, которым Нехлюдов оглядывал молодого человека.
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду ходить, если позволите, — сказал он, заложив руки в карманы своей куртки и ступая легкими
мягкими шагами по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад с вами познакомиться и, само собой, сделать угодное графу Ивану Михайловичу, —
говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы не сронить пепел.
Аркадий Павлыч
говорит голосом
мягким и приятным, с расстановкой и как бы с удовольствием пропуская каждое слово сквозь свои прекрасные, раздушенные усы; также употребляет много французских выражений, как-то: «Mais c’est impayable!» [Забавно! (фр.)], «Mais comment donc!» [Как же! (фр.)] и пр.
Г-н Беневоленский был человек толстоватый, среднего роста,
мягкий на вид, с коротенькими ножками и пухленькими ручками; носил он просторный и чрезвычайно опрятный фрак, высокий и широкий галстух, белое, как снег, белье, золотую цепочку на шелковом жилете, перстень с камнем на указательном пальце и белокурый парик;
говорил убедительно и кротко, выступал без шума, приятно улыбался, приятно поводил глазами, приятно погружал подбородок в галстух: вообще приятный был человек.
С того самого дня они уже более не расставались. (Деревня Бесселендеевка отстояла всего на восемь верст от Бессонова.) Неограниченная благодарность Недопюскина скоро перешла в подобострастное благоговение. Слабый,
мягкий и не совсем чистый Тихон склонялся во прах перед безбоязненным и бескорыстным Пантелеем. «Легкое ли дело! — думал он иногда про себя, — с губернатором
говорит, прямо в глаза ему смотрит… вот те Христос, так и смотрит!»
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела
говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и
мягким, — а она
говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».